Тринадцать лет мне исполнилось. Это событие мы отметили в кафе, в том самом, где я каждый день мыла посуду и которое уже почти стало мне вторым домом. Ради такого случая от работы меня освободили и даже разрешили занять столик, благо, гостей в тот день было немного. Пришли Ася, Вика, Алла и, разумеется, Яринка. Скушали тортик, любезно купленный моей подругой на щедрые чаевые, которыми мужчины устилали пол под её ногами после каждого выступления в Айсберге. Она же подарила мне планшет, специально к этой дате заказанный с большой земли. Планшет был не чета тем, что выдавала нам администрация приюта. Больше, но тоньше, с кучей установленных приложений и богатой комплектацией.
От радости я тихонько завизжала и чуть не задушила Яринку в объятиях. При ближайшем рассмотрении планшет оказался оснащён функцией звонка, и я, никогда в жизни не имевшая своего телефона, вдруг почувствовала себя причастившейся к чему-то взрослому, к чему-то на уровень выше моей прежней жизни. Использовать планшет для связи, конечно, не получилось бы при всём желании – на острове стояли мощные глушилки, напрочь обрубающие любой сотовый или радиосигнал. Не знаю, чего больше боялись таинственные владельцы Оазиса: того ли, что одна из девушек свяжется с родными и расскажет о своём местоположении, или того, что под видом гостя на остров проникнет шустрый папарацци в поисках сенсаций, – но причины для беспокойства у них, несомненно, были. Ян рассказал Яринке, что на причале охрана просит гостей сдать им на хранение любую фото– или видеотехнику и обойти это правило не могут даже самые высокопоставленные из них.
Но я всё равно радовалась Яринкиному подарку, пусть и возможность воспользоваться всеми его функциями, включая выход в интернет, которого на острове, разумеется, тоже не было по тем же причинам, могла представиться мне ещё не скоро.
Подарки Аси, Вики, и Аллы оказались куда практичнее. Соседки скинулись и подарили мне деньги в белоснежном конверте. Сумма была невелика, но для меня, никогда не обладавшей наличностью, это тоже стало значимым событием. Пусть я понятия не имела, на что их можно потратить здесь, но сам факт обладания средствами весьма радовал.
В общем, день выдался замечательным и его даже не смогли омрачить мысли о моём скором дебюте, до которого осталось меньше двух недель. За это время должен был прибыть из ателье заказанный Ирэн костюм, про который я пока знала лишь то, что он будет таким же нестандартным для здешних мест, как и весь мой образ. А уже после этого состоится генеральная репетиция дебюта. Обычные репетиции у меня были каждый день. Теперь вместо занятий в библиотеке я после обеда уходила в ресторан Айсберга, закрытый до вечера, и там, на просторном подиуме, меня ждали одинокий микрофон и компания местных музыкантов. Музыканты уже написали музыку на Медвежью колыбельную, и теперь я, под руководством их солиста, училась правильно петь. Оказывается, петь в микрофон – совсем не то же самое, что на клиросе, под куполом церкви. Но я старалась, и получалось неплохо, судя по удовлетворённому лицу Ирэн, которая иногда заглядывала посмотреть, как идёт подготовка к презентации её "самого креативного проекта".
В тот день, когда костюм наконец прибыл, а до первого мая оставалось меньше трёх суток, и я уже места себе не находила, то впадая в отчаяние, то отгораживаясь от всего сонным равнодушием, Ирэн не поленилась сама прийти в наш домик, чем вызвала нешуточный переполох среди девушек, и велела мне немедленно примерить обновку.
Я послушно примерила и посмотрелась в зеркало.
Сначала мне показалось, что Ирэн принесла старую шелковую наволочку с прорезанными в ней дырами для головы и рук. Это было так неожиданно после блестящих, обтягивающих нарядов, в которых щеголяли на подиуме другие девушки, что я решила, будто управляющая явно переборщила с креативом. Но, чем больше я разглядывала странную вещь, почти неощутимо сидевшую на моих плечах, тем сильнее убеждалась в том, что чего-то более подходящего для меня просто не существовало.
Шёлк костюма был очень лёгким и тонким, цвета серого предрассветного неба, почти в тон моим глазам. Наряд оставлял руки и плечи открытыми, был чуть приталенным, но сидел свободно, и закрывал мои ноги до колен. Точнее, левую ногу до колена, а правую выше середины бедра – подол оказался косым, ассиметричным, что очень удачно гармонировало с моей, теперь такой же ассиметричной, причёской.
И всё. Не было на странном наряде никаких украшений, складок или бантов: ни пояска, ни вышивки. Скользкий, матово блестящий светло-серый шёлк, оттеняющий зелень сосновых лапок на моём незагорелом теле и перекликающийся с серостью глаз. Но всё вместе выглядело это так, будто я появилась на свет в этом одеянии, словно во второй коже.
Ирэн несколько раз обошла вокруг меня, то приближаясь, то отдаляясь, и сказала тоном глубокого удовлетворения:
– Вот это я и называю – вещь к лицу.
Подругам тоже понравился мой образ, они согласились с тем, что ничего похожего в Оазисе ещё не было. Только Ася обеспокоенно предупредила:
– Смотри теперь не сядь в лужу. Ирэн что-то очень активно за тебя взялась: если не оправдаешь её ожиданий – попадёшь в немилость.
Такие слова были последним, что я бы желала услышать за три дня до дебюта, и повергли меня в состояние, близкое к панике. Чтобы хоть как-то отвлечься, я проводила время в Айсберге, с музыкантами. Они не возражали против того, что я тихонько сижу в углу, слушая их игру или разговоры, разрешали рассматривать свои инструменты и даже играть на синтезаторе. Я не забыла ничего, чему успела научиться у Марфы Никитовны в маленькой комнатке за клиросом, и сейчас более всего жалела об утерянной нотной тетради с моими первыми неуклюжими импровизациями, хоть и понимала, что это был детский лепет.
Генеральная репетиция моего дебюта состоялась накануне его и прошла без сучка без задоринки. Я поднялась на подиум в своём аскетичном наряде (к серому платьицу добавились такие же простенькие сандалии), спела Медвежью колыбельную под аккомпанемент ребят-музыкантов, получила одобрительный кивок Ирэн и почти успокоилась.
Успокоилась, как оказалось, рано.
– Дорогие наши, драгоценные, всегда желанные гости-и-и-и! – вопль ведущего разносился по залу, и мне, притаившейся за дверью, ведущей на подиум, было слышно каждое слово. – Сегодня мы представим вам самую странную малышку, какую вы только встречали-и-и!
Я прижала ладони к ушам и забормотала "ля-ля-ля-ля-ля" – не хотела слышать ложь, которую станет рассказывать обо мне этот напомаженный, истерично завывающий тип. Но его усиленный динамиками голос был таким громким, что я не ушами, но всем телом уловила и "дитя бескрайней тайги!", и "лесная нимфа!", и, конечно же, "Дикая Дайника-а-а-а-а!!!!"
Меня бесцеремонно пихнули в плечо, и, обернувшись, я увидела встревоженную Аллу, которая, как и почти все остальные соседки, пришла поддержать меня.
– Чего ты стоишь, твой выход, иди!
Поняв, что ведущий уже заткнулся и в зале царит выжидающая тишина, я заторопилась на подиум под одинокий луч света, словно отсёкший меня от всего зала, заключивший в сияющий кокон.
Стоя в этом луче, я вцепилась одной рукой в микрофон. Смутно различила в окружающей полутьме множество обращённых ко мне лиц и обмерла от страха, смешанного с острым стыдом и каким-то запоздалым недоумением: как так получилось, что я, Дайка из Маслят, стою сейчас здесь, покрытая шрамами и росписью, одетая в странный наряд, выставленная на продажу?
Остальное запомнилось плохо. Когда словно из ниоткуда зазвучали вступительные аккорды Медвежьей колыбельной, я ухватилась за них, как за то единственное, что могло мне помочь устоять, остаться на месте, не броситься прочь от жадных оценивающих взглядов, словно жуки ползающих по моим обнажённым плечам, ногам, лицу…
Не знаю, хорошо или плохо я пела. К счастью, тело наизусть знало последовательность слов и нот, так что справилось без моего участия. А разум был поглощён всё тем же недоумением, неверием в происходящее, отрицанием его. Была ли виной тому песня или избыток волнения, но память о прежней жизни, о тайге, о родителях вдруг нахлынула на меня, погребая под собой всё остальное. Я пела, а вместо прокуренной полутьмы ресторанного зала видела качающиеся в чистой вышине верхушки вековых сосен, ничем не замутнённую воду безымянной реки, синие сопки у туманного горизонта… Чьё теперь всё это, в каких дальних далях? Почему мне нельзя было остаться там навсегда? Не хочу я этого острова, словно сошедшего с картинки о райских местах, не хочу вкусной еды и красивой одежды, не хочу никакого постоянника с его подачками! И лучше бы мама в ту страшную, последнюю нашу ночь не держала меня в объятиях до последнего, а оттолкнула в темноту, в таёжную чащу, в неизвестность. Лучше бесконечно бежать навстречу холоду, голоду и диким зверям, чем стоять сейчас здесь, живой приманкой для зверей не диких…
